Тюркоязычные племена Алтая относились к той категории племен, которая именуется бесписьменной, т. е. не имевшей в прошлом своей письменности. Алтайцы не имеют собственных письменных источников для освещения своего прошлого. Однако это не означает, что письменные источники для восстановления их истории отсутствуют. Существует ряд широко известных письменных источников — китайских, византийских, персидских, русских и др., где встречаются ценнейшие сведения о племенах Алтая. К сожалению, данные эти слишком отрывочны и хронологически ограничены небольшим отрезком времени. При таком положении для изучения жизни алтайцев в историческом разрезе важное значение приобретают археологические и этнографические данные, которые здесь являются первоисточниками. Большое служебное значение в этом отношении имеют также данные фольклора и языка. Отсюда становится ясным, что при изучении алтайцев в историческом плане необходимо пользоваться комплексом указанных источников, в котором тот или иной вид источников может быть ведущим в зависимости от изучаемого периода, а остальные будут служить для проверки достоверности устанавливаемых фактов.

Переходя к рассмотрению археологических источников, относящихся к территории Горного Алтая, приходится сразу же отметить, что, при всей важности их для восстановления исторического прошлого этой большой горной страны и сопредельных с нею районов, к настоящему времени археологические памятники выявлены далеко не достаточно. При кажущемся обилии открытых и зафиксированных археологических памятников на Алтае, их недостаточность сразу становится ясной, как только мы подойдем к рассмотрению их по хронологическим эпохам. Так, совершенно не известны для территории Горного Алтая памятники палеолита, хотя есть серьезные основания предполагать их наличие, например в пещерах по р. Чарышу. Палеолитические памятники обнаружены только в ближайшем к Алтаю северном предгорье, всего в нескольких десятках километров от горного района (у с. Сросток, затем в районе г. Бий-ска). До сих пор не обнаружены в горном районе и памятники неолита, за исключением одного (имею в виду нижние слои энеолитической стоянки

Шорец.

в устье р. Куюма), достоверность которого может оспариваться. Между тем в предгорьях Алтая эти памятники хорошо известны.Нельзя признать удовлетворительным и положение с выявлением в Горном Алтае памятников эпохи бронзы.

Древнейший этап ее, представленный памятниками афанасьевского типа, обнаружен уже в ряде мест Горного Алтая: устье р. Куюма, по р. Урсулу (Туекта, Онгудай) и ее левому притоку Куроте, на Улагане (урочище Арагол и Балыкты-Юл) и на р. Катуни (у с. Коксы). Не найдены еще памятники последующих культурных стадий эпохи бронзы — андроновского и карасукского типов, за исключением отдельных подъемных находок, но не из погребений, хотя последние хорошо известны и частично исследованы для районов, вплотную прилегающих к Горному Алтаю. И только поздние памятники бронзы, а также ранние и последующие памятники эпохи железа известны здесь сравнительно хорошо. К ним в первую очередь нужно отнести курганы времени ранних кочевников (VII в. до н. э.—I в. н. э.), синхроничные скифским памятникам северного Причерноморья. Для Алтая это был период, когда впервые возникло кочевое скотоводство, когда впервью лошадь была использована как верховое животное. Это был период, когда возникла и сложилась своеобразная культура кочевников, коренным образом отличавшаяся от культуры предшествующих стадий развития. Новый способ пастьбы скота сделал возможной совместную жизнь крупных объединений людей, разрушил многовековую изолированность оседлых племен, положил начало возникновению ряда ремесел, связанных с использованием продукции скотоводства. Именно в этот период сложился оригинальный кочевой быт древних скотоводов Алтая, приспособленный для постоянных передвижений. Вгрьируя и изменяясь, он сделался основной формой быта на многие последующие столетия, сохранившись в главных чертах до нашего времени. Основным видом археологических памятников этого периода является погребение с курганами, а для более поздних периодов эпохи железа (например VII—VIII вв. н. э.)—еще и каменные изваяния в форме человеческих фигур, наскальные изображения, остатки древней оросительной сети. Наиболее существенный материал дают курганы.

Курганы, как отдельные, так и расположенные группами, часто вытянутые цепочкой, под земляными, а чаще каменными насыпями содержат богатый погребальный инвентарь. Инвентарь различается хронологически. Общим характерным признаком его является наличие вместе с покойником верховой лошади.

Погребения ранних кочевников ярко отражают имущественное неравенство, которое проявляется не только в составе погребального инвентаря, но и в размерах, материале и конструкции погребального сооружения.

Знатных кочевников хоронили в больших курганах, заключающих внутри просторную деревянную камеру сложного устройства, где клали покойника с пышным и разнообразным бытовым инвентарем, в сопровождении оседланных лошадей, количество которых иногда было больше десяти. Среди погребального инвентаря встречаются часто вещи, происхождение или стиль которых раскрывает культурные связи Алтая того времени с юго-западными и восточными областями. На юго-западе эти связи поддерживались с кочевыми племенами Средней Азии: саками и массагетами («юэчжи» китайских летописей), а через них и с ахеме-нидским Ираном. Восточные связи Алтая ведут к гуннам и Китаю.

Свыше 100 исследованных погребений ранних кочевников, находящихся более чем в 30 пунктах Горного Алтая, хронологически являются разновременными, как убедительно свидетельствует об этом погребальный инвентарь. Среди них пока удалось наметить три последовательных хронологических этапа. В смысле наименования и признаков этих этапов я следую за М. П. Грязновым, глубоко и всесторонне изучившим этот период. Нужно признать, что в основном периодизация, предложенная М. П. Грязновым, является весьма плодотворной рабочей гипотезой, далеко продвинувшей дело изучения этих памятников. Само наименование этого периода «периодом ранних кочевников», принадлежащее также М. П. Грязнову, нельзя не признать удачным. Несмотря на это С. И. Руденко, рассматривая алтайские археологические находки периода ранних кочевников, не только избегает этого термина, но вводит вместо него термин «алтайские скифы». Отрицание наименования «ранние кочевники» у С. И. Руденко, очевидно, связано с тем обстоятельством, что С. И. Руденко не признает алтайских «скифов» за кочевников. Это ясно из ряда его замечаний, где он подчеркивает, что «чисто кочевой образ жизни, без заготовки для скота корма на зиму в природных условиях Алтая немыслим в настоящее время, невозможен был и раньше». Или: «Крупного, такого как в степях, табунного скотоводства с постоянными перекочевками на Алтае никогда не было», и т. д. Не отрицая справедливости замечаний С. И. Руденко по поводу возможной формы кочевания древних кочевников Алтая, которую он определяет как «сезонные перекочевки яйлажного типа», я не могу все же согласиться с тем, чтобы на этом основании не признавать древних алтайцев кочевниками, а их культуру и быт кочевыми.

Известно, что кочевой быт имеет различные формы, например постоянное правильное циклическое кочевание со стадами (как у казахов или монголов и теленгитов Кош-Агачского района до революции) в течение всего года, зависящее от поедания корма стадами, расположения водных источников, необходимости укрыться от холодных зимних ветров в защищенных долинах, а также от других постоянно действующих причин. Вместе с этим мы знаем и кочевание сезонное — с зимних пастбищ на летние и обратно (до революции у большинства южных алтайцев), иногда только в вертикальном направлении, как это часто бывает в горах. Имеются и смешанные формы этих вариантов и др. Как бы то ни было, но остается несомненным, что во всех этих случаях мы имеем дело с формами кочевого быта, кочевой культуры, приспособленной к подвижному образу жизни. И если у многих известных нам кочевников наблюдаются некоторые явления, связанные с оседлым бытом (небольшие посевы, срубное постоянное жилище на зимних пастбищах, около которых обычно и производились посевы), то это обстоятельство ни в какой мере не может служить основанием для отрицания у них кочевого быта. Это положение мы должны применить и к ранним кочевникам Алтая, кочевой облик быта и культуры которых не вызывает никаких сомнений.

Погребения кочевников, содержащие предметы наиболее архаического типа, часть которых генетически связана и с памятниками предшествующей стадии (карасукского типа), относятся к майэмирскому этапу развития культуры на Алтае (VII—V вв. до н. э.), получившему наименование по Майэмирской степи в западном Алтае, где встречаются эти погребения. Они тянутся в виде цепочек больших курганов с земляными ' насыпями (например под Солонечным белком и в долине р. Солонечной). В других районах Алтая и в предгорьях они отмечены в виде небольших курганов, где покойник лежит с согнутыми ногами, так же как и в погребениях предыдущих этапов (афанасьевского, андро-новского, карасукского).

Следующим хронологическим этапом являются памятники пазырыкского типа (V—III вв. до н. э.), названные так по имени группы знаменитых пазырыкских курганов, раскопанных С. И. Руденко. Кроме пяти больших пазырыкских курганов им вскрыто два кургана по р. Каракол (приток Урсула), в местности Баш-адар. Курганы этого типа преимущественно с каменными насыпями.

Среди них курганы предводителей кочевых племен резко выделяются своими огромными размерами, сложным устройством срубной деревянной камеры (с полом, потолком, двойными стенами), обилием и богатством погребального инвентаря, количеством захороненных лошадей (в Пазырыке I десять лошадей, в Пазырыке II семь лошадей и т. д.). Затем следуют курганы с меньшими насыпями, состоящими из камня и земли, с более простым устройством погребальной камеры, с захороненными в северной половине могилы одной-двумя лошадьми, с разнообразным, но менее обильным инвентарем. Эти курганы принадлежали, несомненно, богатым, но менее знатным лицам. Таковые курганы на реках Улагане (Арагол, 1929 г.), Урсуле (Туекта,-1937 г.) и Бухтарме (Черново II, 1911 г.).

Наконец к этому же времени относятся и маленькие курганы, пред-ставляющие, видимо, захоронения рядовых кочевников. В таких курганах покойник лежит в могиле, выложенной каменными плитами в виде ящика, в небольшом деревянном срубе. Рядом с таким гробом или ящиком погребена лошадь. Инвентарь, сопровождающий покойника, в этих курганах скуден и однообразен.

Богатые погребения пазырыкского периода изобилуют предметами искусства звериного стиля, заслужившими мировую славу, и содержат интереснейшие данные о культурной связи Алтая с Ираном. Исключительно богатый инвентарь этих погребений (особенно пазырыкских) делает возможным восстановление достоверной картины быта древних кочевников Алтая даже в подробностях. Здесь уже встречаются предметы из железа. В письменах встречаются описания древних методов контрацепции, например было подобие календаря по которому можно узнать наибольшую вероятность зачатия, так сказать беременность по неделям.

Наибольшее количество исследованных памятников ранних кочевников относится к третьему хронологическому этапу (II в. до н. э.— I в. н. э.), названному шибинским (по кургану Шибе).

По внешнему виду они представляют собой такие же, как и предыдущие, цепочки больших курганов с каменными насыпями, в которых хоронили знатных кочевников, затем цепочки курганов меньшего размера с насыпями из камня или камня и земли, принадлежащие богатым кочевникам, и большие земляные курганы, обложенные булыжником, расположенные группами, но без определенного порядка, принадлежащие рядовым кочевникам.

В самых больших курганах знатные покойники лежат в выдолбленных из дерева колодах—саркофагах (как и в пазырыкеких курганах), находящихся в просторной погребальной деревянной камере. Погребенные здесь снабжены обильным и богатым инвейтарем, среди которого часто встречаются вещи китайского происхождения. Со знатным покойником погребались лошади (в Шибинском кургане 14 лошадей) в пышно убранной верховой сбруе. Среди множества украшений часты золотые изделия, различающиеся, как и в Пазырыке I, техникой выполнения. В богатых курганах меньшего размера просторные деревянные камеры устроены проще, саркофаги отсутствуют и покойники лежат на помосте.Здесь с покойником хоронили от двух до пяти лошадей. Золотые украшения в этих курганах также часты и разнообразны. В погребениях рядовых кочевников шибинского периода могилы либо содержат небольшой деревянный сруб, либо только выложены деревом. Покойники в них лежат с подогнутыми ногами; сопровождающий их бытовой инвентарь отличается простотой и состоит из железных, костяных и бронзовых предметов и глиняной посуды в виде кувшинов. В шибинских погребениях распространены изделия из железа.

Следующая важная группа памятников характеризует период VI— IX вв. н. э., т. е. период господства в восточной части Центральной Азии знаменитого тюркского каганата и его политических наследников — уйгуров. Само возникновение тюркского каганата связывается с территорией Алтая и с кочевавшими на ней тюркоязычными племенами. К этому периоду относятся небольшие каменные курганы с насыпью округлой формы (6—7 м в диаметре). Погребения в них находятся в неглубоких ямах, Обычно костяк лежит в вытянутом положении на спине, обращенным головой на север или восток. Значительное количество таких курганов было раскопано Саяно-Алтайской экспедицией Государственного Исторического музея в 1935 г. Погребальный инвентарь их вместе с инвентарем из погребений известного могильника Кудурге дает большой материал о быте тюрков Алтая того времени и позволяет установить культурные связи Алтая с Китаем.

Среди погребального инвентаря очень часто встречаются захороненные с покойником одна-две-три лошади в сбруе и с седлами, близкими по конструкции и форме современным алтайским седлам; хорошо представлены вооружение, одежда, украшения, посуда. Большое количество предметов погребального инвентаря дает представление об искусстве древних тюрков Алтая, например: разные украшения из золота и серебра, выполненные различной техникой (поясные и уздечковые наборы), резьба по дереву и кости, гравировка по кости и металлу, тонкий резной рисунок по камню и т. д. На некоторых предметах из этих могил обнаружены орхоно-енисейские надписи.

Но что особенно важно, на что необходимо обратить особое внимание, — это увязка описываемого материала с соответствующими данными китайской летописи. Богатый и разнообразный археологический материал из описываемых могильников является прекрасной документальной вещевой иллюстрацией к описанию быта древних тюрков в китайской летописи. И наоборот, сведения китайского источника династии Тан-шу (618—907) как бы описывают, документируют и датируют указанный материал.

С. В. Киселев, раскопавший большое количество упомянутых курганов, обратил внимание на то, что рядом с богатыми курганами, принадлежавшими, по его терминологии, аристократическому слою тюрков, находились четырехугольные оградки из плит, засыпанные внутри камнями. Около них находились каменные изваяния человека. По мнению С. В. Киселева, эти памятники «являются жертвенными местами» (в центре каждой оградки имеется небольшое углубление с золой и углем). Найденные вещи, равно как и форма украшений каменных изваяний, находящихся у восточной стенки площадки, позволяют объединять их с только что описанными курганами в один комплекс. Если эти жертвенные места действительно современны воздвигнутым курганам, то нельзя ли видеть в них символический обряд иной, предшествующей формы погребения богатых покойников у древних тюрков — путем сожжения? Об этой форме погребения, но только для богатых и знатных покойников, нам сообщает летопись Тан-шу. Сожжение покойников хорошо известно примерно для этого же времени и в соседней Хакассии по раскопкам богатых каменных курганов, также произведенным С. В. Киселевым. Наконец этот же способ погребения установил при раскопках на Алтае, в местности Яконур (по р. Кану), и М. П. Грязнов. Из источников известно, что в первой четверти VII в.

при тюркском кагане Цзе-ли, или Дуби-хане, обычай сжигания трупов у восточных тюрков стал сменяться погребением в земле с возведением на могиле кургана. Однако характерно, что похороны самого Дуби-хана как знатного лица, закончившего свои дни в плену у китайского императора, были произведены, как сообщает китайская летопись, «по кочевому обычаю» — сожжением. Если это все так, то, может быть, в указанных оградах из плит и производилось символическое сожжение покойника и его погребального инвентаря как дань старой традиции, ревностным охранителем которой является религия.

Чтобы закончить рассмотрение археологических источников, я остановлюсь еще на наиболее поздних памятниках, которые можно отнести к XVII—XIX вв. Эти памятники представляют собой впускные погребения (обычно с конем) в насыпи древних каменных курганов со скудным и однообразным бытовым инвентарем, сходным с ныне бытующим. В других случаях такое погребение заключено в небольшой срубик иа жердей, устроенный прямо на земле, где покойник лежит на спине, головой на седле, в сопровождении бытового инвентаря. Срубик этот обычно завален камнями. Вблизи такой могилы находится холмик из камней, в котором погребена лошадь покойного, без седла, но в узде, с удилами во рту и с путами на ногах.

Во всех погребениях, начиная от наиболее ранних и кончая позднейшими, весьма важен антропологический материал. Он имеет большое значение при решении вопроса этногенеза тюркоязычных племен Алтая. К сожалению, этот материал слабо изучен.

Из археологических памятников имеют существенное значение также и наскальные изображения и каменные изваяния в виде человеческих фигур. Они представляют собой реалистические изображения отдельных моментов жизни и быта. Так, например, наскальные изображения рисуют сцены охоты на некоторых зверей, изображения всадников в походном снаряжении, каменные же изваяния дают общее представление о костюме и его отдельных принадлежностях. Особенно интересны круглые каменные изваяния человека, которые ясно показывают даже в деталях внешний облик богатого алтайского тюрка в длиннополой одежде, подпоясанного поясом с набором из металлических украшений, с коротким, мечом и кувшинчиком в руках.

Киселев, которому удалось правильно датировать эти изображения, доказал прямую связь вещей, изображенных на каменных изваяниях, воздвигнутых около «священных площадок», где, по моему предположению, происходило символическое трупосожжение, с вещами, положенными в могилу знатного покойника. Будучи интересными сами по себе, эти памятники, особенно в тех случаях, когда их удается датировать, оказывают значительную услугу в выяснении отдельных явлений и элементов быта древних алтайцев.

Перейдем к источникам письменным. Как уже сказано, вследствие отсутствия собственно алтайских письменных источников, при изучении исторического прошлого алтайцев необходимо пользоваться письменными источниками иного происхождения. Но прежде сосредоточим внимание на той их категории, которая, с одной стороны, является как бы переходным типом от археологического памятника к памятникам письменности, а, с другой стороны, в условном смысле может быть отнесена даже к собственным письменным памятникам алтайских тюрков. Речь идет о знаменитых енисейских и орхонских древнетюркских рунических надписях, высеченных на камнях.

Эти рунические надписи были обнаружены впервые естествоиспытателем Даниилом Мессершмидтом, командированным в Сибирь Петром I в 1718 г. с целью провести ботанические исследования. Ему-то в 1721 г. и посчастливилось открыть первую такую надпись на р. Бее (притоке р. Уйбата), входящей в систему р. Енисея. Однако эти надписи стали известны образованному миру только от Страленберга, который опубликовал репродукции нескольких енисейских надписей, сделанных на могильном камне, на каменной бабе и на обломке бронзового зеркала.С того времени новые находки енисейских надписей производились неоднократно. Они привлекли к себе внимание ряда археологических экспедиций финских ученых, возглавляемых известным финским археологом И. Аспелиным. Последний издал атлас, в котором опубликовал результаты указанных экспедиций, включив и ранние находки, но без расшифровки этих каменописных памятников. Летом этого же года известный русский ученый и путешественник Н. М. Ядринцев, находясь в Монголии в научной командировке от Русского Географического общества, открыл в долине р. Орхона, в урочище Кошо-Цайдаме, два больших каменописных рунических памятника с высеченными надписями, весьма сходными с енисейскими. Это открытие взволновало весь ученый мир и сразу же вызвало две специальные экспедиции в район, где находились памятники.

Одна из них, возглавленная финским этнографом и археологом А. Гейкелем, отправилась туда в 1890 г. от имени Финно-угорского общества. Вторая экспедиция была направлена в 1891 г. от Российской Академии Наук, под руководством знаменитого тюрколога акад. В. В. Радлова. В состав этой экспедиции вошли Н. М. Ядринцев и другой известный русский ученый и путешественник Д. А. Клеменц. Русская академическая экспедиция, получившая название Орхонской экспедиции, вписала в историю мировой науки блестящую главу и увековечила свои результаты. Честь дешифровки енисейско-орхонских рунических знаков принадлежит датскому ученому В. Том-сену, который составил ключ к их чтению. Пользуясь этим ключом и совершенствуя его, русские ученые, прежде всех В. В. Радлов, первые стали быстро переводить и издавать эти каменописные памятники и заняли ведущее место в их исследовании на фоне большой и кропотливой работы, которая велась в этом направлении и западными учеными, специалистами по вопросам истории Центральной Азии.

Енисейско-орхонские памятники, всестороннее исследование которых еще впереди, дают большой документальный материал не только по политической истории древних тюркоязычных племен, составлявших ядро тюркского каганата, но содержат также обильные данные, характеризующие их хозяйственную жизнь, культуру и быт. Они имеют важное значение и непосредственно для Алтая. В них встречаются сведения,, имеющие прямое отношение к историческому прошлому тюркоязычных: племен Алтая. Так, названия некоторых племен (Телес, Тюргеш, Туба, Кыпчак), упоминающиеся в этих памятниках, сохранились до сего времени в племенных или родовых названиях алтайцев. Отдельные термины родства (ини, ачы, келин) бытуют у алтайцев и поныне с тем же значением. Наконец наименования некоторых божеств (Умай, Йер-Су, Кок-Тенгри) сохранялись в религиозных представлениях современных алтайцев под теми же названиями и с теми же функциями, вплоть до революции. Подобные данные при всей их краткости являются драгоценными для исторического изучения алтайцев.

Если к этому еще прибавить, что в могилах Алтая встречаются предметы с енисейско-орхонскими надписями, а исторические сведения в изученных каменописных памятниках взаимно и хорошо согласуются с соответствующими по времени китайскими летописными, известиями и с материалом алтайских могильников древнетюркского времени, то станет ясно крупное значение описанной, категории источников для изучения алтайцев.

Обращаясь к рассмотрению иноязычных для алтайцев письменных-источников, прежде всего отметим общеизвестные восточные источники, в которых сведения об Алтае и его населении приходится собирать по крупинкам. Тем не менее, этими крупинками не только нельзя пренебречь, но без использования их исследование по истории алтайцев просто невозможно. Первое место в этом отношении принадлежит китайским известиям, содержащимся обычно в династийных хрониках.* Среди них особенно ценные и относительно подробные сведения заключены в Тан-шу — истории Танской династии, окончательно отредактированной предположительно в IX в. В этом источнике сообщаются ценнейшие данные не только о политической истории алтайских тюрков, обоих военных столкновениях и набегах на другие племена, но и данные о способе хозяйства, о материальной культуре (пище, одежде, жилище, вооружении, средствах передвижения и т. д.), о семейных и общественных отношениях, обычном праве, народных знаниях, религиозных представлениях и обрядах (в том числе и похоронных), и др. Данные упомянутой летописи, достоверность которых по большей части хорошо засвидетельствована археологическими находками, по своей относительной полноте и разнообразию имеют первостепенное значение.

Вместе с этим надо обратить внимание на мало кому еще известные сведения, относящиеся к Алтаю и особенно к его восточным соседям — енисейским кыргызам, находящиеся в истории Юаньской (монгольской) династии (1260—1368). Эта история — Юань-ши — имеет летописную часть, так называемую Бень-дзи, написанную по-китайски. Извлечения из нее сделаны и впервые переведены на русский язык, по моей просьбе, старшим научным сотрудником Государственного Эрмитажа В. Н. Казиным, ныне покойным. Как бы кратки ни были эти сведения, они все же обогащают наши скудные материалы.

Кроме китайских письменных источников, некоторые известия о древних тюрках встречаются у византийских писателей—Менандра (VI в.) и Феофилакта Симокатта (VII в.).

Они описывают (по официальным данным) все виденное у тюрков византийскими послами, ездившими к тюркам с дипломатической миссией. Эти наблюдения над бытом тюрков, относящиеся к 60—70-м годам VI в., равно как и сами дипломатические миссии византийских послов, представляют также большой интерес для изучения Алтая. Данные этих наблюдений и их значение уже зафиксированы в литературе, поэтому в настоящей работе нет нужды повторять их.

В меньшей степени представляется возможным использовать письменные мусульманские источники. Ряд восточных авторов, например арабский географ Ибн-Хаукаль (IX в.), арабский путешественник Абу-Дулеф (X в.), персидский аноним Худуд-ал-алем («Рукопись Туман-ского», X в.), персидский географ Гардизи (XI в.) и персидский же историк Джувейни (XIII в.), сообщают ценные сведения о западных или восточных соседях алтайцев (кыпчаках, кимаках, енисейских кыргызах), весьма полезные и при изучении алтайцев. Но о самом Алтае в их работах ничего не сказано. Исключение в этом отношении представляет только знаменитый Рашид-ад-дин, который упоминает о местообитании теленгутов и сообщает случайные и краткие сведения из их быта. Несколько позднее (XVII в.) о теленгутах упоминает хивинский хан историк Абулгази, неправильно причисляя их к ойратам, или калмыкам.

Ценнейшие упоминания об алтайцах имеются в известном памятнике древнемонгольской литературы «Юань-чао-би-ши», или «Сокровенном сказании». Он представляет собой монгольский обыденный сборник, где в рассказе о создании империи Чингис-хана упоминаются и некоторые алтайские племена (телесы, теленгуты). И вообще эта монгольская хроника является едва ли не единственным источником, относящимся к важному этапу в этногенезе тюркоязычных племен Алтая, когда, в связи с образованием империи Чингис-хана, происходило большое перемещение тюркских племен. Алтайцы соприкасались с уделом Джучия и испытывали влияние тех новых этнических образований, которые в XIII и XIV вв. формировались в южных степях до Крыма и даже до Дуная и результатом которых было возникновение таких народов, как ногайцы и казахи и др. Все эти известные перемещения тюркских племен, совершавшиеся по соседству с Алтаем, не могли пройти для него бесследно. К этому же периоду относится и начало того проникновения монгольских элементов в тюркскую среду на Алтае, которое сделалось особенно интенсивным в ойратский период (с XV до половины XVIII в.).